Подписывайтесь и читайте наш новый телеграм-канал Все о Российско-Арцахской дружбе

«Коммерсант»: Последний день Ухтасара

В Нагорном Карабахе начался самый болезненный этап послевоенного урегулирования — разделение территорий. Целые районы непризнанной Республики Арцах переходят под контроль Азербайджана; их армянские жители вынуждены бросать дома и уезжать — сами не зная куда. Корреспондент «Ъ» Александр Черных вернулся в село Ухтасар — месяц назад он был там во время войны. Как оказалось, он успел застать последний день существования села.

«То, что у нас было, наша власть не смогла сохранить»

В конце ноября Степанакерт накрывают густые туманы. Видимость — не дальше пары метров, но, может, это и к лучшему: белесое марево деликатно прикрывает разбомбленные стены и сгоревшие машины. Если не вглядываться — город как город. Красивый.

Но на главной площади бессилен даже туман. Сюда каждые полчаса подъезжают автобусы с беженцами. Одни возвращаются домой из эвакуации, другие приехали в Степанакерт, потому что своего дома у них больше нет. Десятки людей выгружают коробки, сумки, огромные клетчатые баулы, постоянно сталкиваясь в тумане. Кричат грудные дети, а взрослые плачут, обнимаясь с родными. «Я уезжала в Ереван, там знакомые знакомых предоставили квартиру бесплатно на время войны,— рассказывает Диана — Вот вернулись, но как здесь жить дальше — непонятно. С нашими соседями (имеется в виду Азербайджан) нет никаких гарантий, что этот мир надолго. Я знаю, о чем говорю, я из-за них уже трижды беженка». Диана родилась в советском Баку, после сумгаитских погромов ее семья в 1988 году бежала из города. «Мама была из Шаумяна, мы решили переехать туда. В 1992 году нас выгнали и оттуда,— вспоминает женщина.— Мы стали жить в Степанакерте, но война и сюда пришла». Она признается, что теперь хочет уехать из Карабаха в Армению, а может и дальше: «То, что у нас было, наша власть не смогла сохранить. Стыдно и горько, что все так закончилось».

Особенно много в городе беженцев из соседнего Аскеранского района — в Азербайджане его называют Агдамским. Город-призрак Агдам и территории вокруг него одними из первых должны были перейти Азербайджану. За три десятка лет, прошедших с первой Карабахской войны, этот район заселили армяне — и теперь они массово уезжают из сел и деревень. Крайний срок — 20 ноября.

«Теперь — куда глаза глядят»

Тут же, на площади, мы находим водителя такси, который соглашается отвезти нас в покинутый район. Из центра Степанакерта мы всего за полчаса добираемся до новой границы Нагорно-Карабахской Республики (НКР). «Арцах такой маленький стал»,— вздыхает таксист. Не доезжая пары километров до Агдама, мы сворачиваем на грунтовку и едем в село Ухтасар. Ему всего лет двадцать, здесь живут верабнакич — на русский можно перевести как «переселенцы». Государство предоставляло желающим ссуды на строительство домов — заселять приграничье; люди постепенно обживались, высаживали сады, рожали детей и хоронили стариков. Переселенцы превратились в коренных жителей; выросло поколение, для которого Ухтасар стал родиной.

Мы уже были здесь месяц назад, во время войны. Тогда в селе постоянно громыхало: Азербайджан обстреливал находящуюся неподалеку часть ПВО, армяне отстреливались. Ухтасар был совсем пустым — женщины и дети эвакуировались, мужчины ушли на фронт, в селе остались несколько седых стариков. Они угощали журналистов виноградом и гранатами, охотно позировали с «калашниковыми» и гордо рассказывали, как каждую ночь уходят охранять перевалы. Эти мощные деды с военной выправкой были уверены в скорой победе и требовали, чтобы журналисты обязательно приехали в гости после войны — «вино пить, гранат кушать».

На окраине села мы встречаем одного из них. Всего за месяц Хачик постарел на десяток лет: плечи сгорбились, взгляд потух, рукопожатие вялое. Разговаривать с журналистами ему уже не хочется. «Куда теперь? Теперь — куда глаза глядят,— зло отвечает он, укладывая вещи в армейский вещмешок.— Столько говорили нам политики «наш Карабах, наш армянский народ». Ну, спасибо за Карабах, спасибо за армянский народ. Всё, хватит. Предали нас и продали». Под ногами крутится кошка, к стене дома прислонен «калашников»; Хачик подхватывает его, кивает, прощаясь, и заходит в дом. У коллеги звякает мобильник — пришла СМС от российского оператора: «Добро пожаловать в Азербайджан».

«Нет в этом никакой справедливости»

Мы объездили все село — и уже когда начало темнеть, нашли все-таки дом веселого старика Самвела, который в октябре бесконечно травил байки о советской юности и звал в гости «после войны». Ворота распахнуты, во дворе стоит грузовичок — кузов загружен мебелью, пластиковыми бочками, какими-то узлами. Старик медленно идет к нам через сад; мы обнимаемся. «Конечно, я вас узнал,— кивает он.— Спасибо, что приехали. Извините, не знаю, что вам теперь рассказать. Сердце очень болит. Для меня очень стыдно сейчас, что так приходится уезжать. Стыдно стать бездомным в конце жизни. Неправильно с нами поступили. Если кто-то думает, что в этом есть справедливость — послушайте старого человека, нет в этом никакой справедливости».

Гуляем по саду. Летом он был ухоженным, а теперь все говорит о поспешных сборах — повсюду разбросаны тряпки, доски; под ногами хлюпают падалицы хурмы, которую никто не стал собирать. «Куда теперь — не знаю. Двадцать лет здесь жил, надеялся тут и умереть,— вздыхает старик.— Друг позвал к нему в Аскеран, сказал, приезжай сюда, там посмотрим. Машину дал, вещи перевезти...»

Месяц назад Самвел уходил в горы патрулировать перевалы, а теперь бредет медленно, часто останавливаясь. Я пытаюсь поддержать дедушку под локоть, но он решительно отказывается: «Сам справлюсь». Подходим к опустевшей голубятне. Внутри стоят два картонных ящика, из них раздается встревоженное курлыканье. Самвел наклоняется и приоткрывает коробку. Высовывается любопытная птичья головка. Старик гладит перья, голубь блаженно зажмуривается — Самвел не выдерживает и начинает всхлипывать: «Собаку беру, кошку беру... и голубей вот беру. А где мне их там держать? Не знаю даже... Очень люблю голубей, не могу без них жить... Без голубя не могу, да...»

Он резко выдыхает и закрывает коробку. Потом подходит к дереву в центре сада. Конец ноября, а оно все еще в мелких белых цветах. «Мушмула, любимое мое дерево. Надо, наверное, срубить, чтобы врагу ничего не досталось. Но рука не поднимается. Столько я ее растил, столько ухаживал. Как я теперь ее срублю...» Он оборачивается к дому: «И дом надо сжечь. Но сердце не дает сжигать. Плохо это, неправильно».

Добавить комментарий

Простой текст

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
  • Адреса веб-страниц и email-адреса преобразовываются в ссылки автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.
CAPTCHA на основе изображений
Введите символы, которые показаны на картинке.

При полном или частичном использовании материалов ссылка на сайт russia-artsakh.ru обязательна.